Литература о Федорове обычно выстраивается по житийному канону: жил незаметно, странствовал, скрывал свое происхождение, обучался самостоятельно, знал чуть ли не наизусть все книги в библиотеке Румянцевского музея, одевался в лохмотья, спал на сундуке 3-4 часа, питался хлебом и чаем, отказывался от повышения жалования, раздавал деньги бедным, считал греховной любую частную собственность и т.п. [см. в частн.: 2, 26]. Тем не менее этот святой, пророк всеобщего воскрешения грозит человечеству, ругает науку, образование, богатых, университеты, интеллигенцию, прогресс, гражданственность, юридические законы, права и свободы личности, Просвещение, институт присяжных, литературную гласность, клеймит культуру и цивилизацию в целом и все "ученое сословие" в частности [29, т. 1, с. 43-47]. В то же время уголовные преступления он называет лишь "шалостями", поскольку "ужасные по своим последствиям, они по своим побуждениям совершенно детские" [29, т. 1, с. 103].

Следует признать, что в русской философской мысли Н. Федоров является фигурой необычной, его идеи разительно отличаются как от христианского философствования (К. Леонтьев, В. Соловьев, Н. Бердяев и др.), так и от религиозно-этических концепций, выраженных в литературно-художественной форме (Ф. Достоевский, Л. Толстой). В чем же заключается это отличие?

Во-первых, Федоров беспредельно верит в человеческий разум и науку и мечтает о полном овладении тайнами жизни, о победе над смертью, о достижении человеком богоподобной власти. Сама земля пришла в человеке к сознанию своей участи и это деятельное сознание есть средство спасения: когда механизм стал портиться, в лице человека явился механик, который все исправит: "Действительная истинная добродетель может заключаться только в управлении слепыми силами природы" [29, т. 1, с. 110]. Федоров уверен в том, что человеческая деятельность не должна ограничиться пределами земной планеты. Он не сомневается, что пробудившееся от смерти, воскресшее и преображенное человечество станет селиться на других планетах, осваивать иные миры и вселенные.

Во-вторых, Федоров испытывает острую неприязнь к отвлеченному теоретизированию и философствованию. Вся предшествующая его собственному учению философская мысль не вызывает у него никакого сочувствия, поскольку оторвана от "общего дела". Он бранит всех философов от Сократа до Канта, от Соловьева и Толстого до Шопенгауэра и Ницше за то, что они не смогли открыть истинную цель существования человечества, которую открыл он, Федоров. Категорически возражая против абстрактных теорий и притязая на построение "философии общего дела", он стремится превратить теорию в орудие изменения мира, что, кстати, сближает его с Марксом, объявившим, что "философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его". Эту мысль Федоров формулирует так: "Мысль и бытие не тождественны, т.е. мысль не осуществлена, а она должна быть осуществлена. <…> Мир дан человеку не на поглядение, не миросозерцание - цель человека. Человек всегда считал возможным действие на мир, изменение его согласно своим желаниям" [29, т. 1, с. 294-295].

Основная точка отсчета федоровского учения - долженствующее быть, а не данное. Он стремится делать метафизику, воплощать, претворять ее в жизнь. Отказаться от пассивного созерцания мира, отвлеченной метафизики и перейти к определению ценностей должного порядка вещей, к выработке плана преобразовательной деятельности человечества - в этом, по Федорову, смысл нового радикального поворота в философии. Он принципиально отказывается представить определенный взгляд на устройство бытия. Только созидательная деятельность, всеобщий труд, одушевленная великой идеей практика приведут через радикальное преобразование мира к его познанию. Абсолютное знание возможно для Федорова лишь в сотворенной самим человечеством модели. Окончательное знание всякого данного нам извне объекта возможно только тогда, когда этот объект будет нашим созданием, приведен в порядок, сведен к нашему закону.

В-третьих, федоровское учение строится как учение религиозное. Создатель "общего дела" твердо верит в условность апокалипсических пророчеств - он убежден, что необходимо всеобщее спасение в ходе имманентного воскрешения, которого достигает "по велению Бога" объединенное братское человечество, овладевшее тайнами жизни и смерти, секретами "метаморфозы вещества". Основоположник русского космизма "опирается" на Новый Завет Христа и "раскрывает" его космический смысл, призывая к активному преображению природного, смертного мира в иной, не-природный, искусственный, бессмертный, божественный тип бытия (Царствие Небесное). Самые страшные враги учения о воскрешении таятся "в иносказаниях, метафорах, символах, аллегориях", т.е. в метафорическом, окультуренном понимании высших истин о Боге и человеке. По Федорову требование воскрешения умерших необходимо понимать буквально - в этом, считает он, и заключается великий пафос православного христианства.

В-четвертых, для федоровской концепции характерно манихейское противопоставление силам зла сил добра: естественному рождению людей - искусственное их воссоздание, городу - село, Западу - Россию, небратству - соборность, католицизму и протестантизму - православие, ученым - неученых, метафизике - общее дело, науке - литургию и т.п. России, считает он, противостоит Запад, новоиудейская культура ислама, поддерживаемая культурою новоязыческого Запада. Наше неученое понятие о Боге и его неосознанность, к примеру, выше западного, ученого, ибо оно опирается на чувство, а Бог Запада - Бог философский, то есть не-отец. Тем не менее Федоров искренне верил, что создает такой вариант православной религии, который должен устроить и "ученых" и "неученых". Первых - за счет того, что Федоров заигрывает с достижениями науки, дополняя их "народной мудростью", вторых - за счет включения в учение традиционных суеверий и пережитков старых культов, которые он оценивает как "творчество масс". Он полагал, что "ученые" зашифровали и исказили ясный взгляд на жизнь и смерть, зло и благо в мире. Этот ясный взгляд смогли сохранить "неученые", народ, лишенный знания, но не утративший чувство и потребность в действии. В противоположность индивидуализированному философствованию "ученых" "неученые" чувствуют, мыслят, оценивают коллективно, опираясь на родовое чувство, культ умерших отцов.

Понятие "общее дело" появилось в общественном сознании XIX века не в результате воздействия на него трудов Федорова, а благодаря литературному персонажу - герою "Бесов" Достоевского Петру Верховенскому. Употребленный у Достоевского в зловещем, гротескно-пародийном ключе, термин "общее дело" уже через несколько десятилетий вполне позитивно воспринимается в русской философии - появляется работа Федорова с многообещающим названием "Философия общего дела". Однако название это было придумано не самим Федоровым, а его издателями Кожевниковым и Петерсоном, - сам же Федоров к философии относился с огромной неприязнью. Так, например, он пишет: "Не одно только идолопоклонство составляет искажение религии; мыслепоклонство или идеолатрия, есть также ее искажение; философия же как произведение отделившегося от других сословия ученых есть наибольшее искажение религии" [29, т. 1, с. 72]; "Философия есть наибольшее искажение религии, она произведение сословия, отделившегося от народа, не желающего знать нужд его, хотя и живущего на счет народа, живущего трудами рук тех, которых сословие это презирает" [29, т. 1, с. 206]; "состояние смерти есть самое философское понятие… воскресение есть самое нефилософское понятие: воскресение все собирает, восстанавливает и оживляет, тогда как философия не только восстановление делает лишь мысленным, т.е. самым отвлеченным, но даже самый внешний, существующий мир благодаря созерцательной, сидячей, недеятельной жизни обращается в представление, в психический лишь факт, в фантом" [29, т. 1, с. 230]. Учитывая огромную нелюбовь и презрение Федорова к философии, мы можем предположить, что, по всей вероятности, он очень бы обиделся, если бы его "религиозное учение" назвали философией.

Чтобы по достоинству оценить творчество отца русского космизма, следует обратиться к трем основным положениям его учения: воскрешению предков, достижению бессмертия, регуляции природы в космическом масштабе.

По мнению Федорова, реальность зла связана со слепыми силами природы, с несовершенством мироздания и человека, подверженных закону конечности и смерти. Идея "царства божия внутри нас" неосуществима потому, что существует внешняя сила, вынуждающая нас делать зло, закон взаимного вытеснения и смерти. Небратство, неродственность возникают не только в результате межличностных или социальных противоречий: они уходят в самый корень бытия, поэтому действие человечества должно быть направлено на устранение небратства материи. Главная проблема человека - необеспеченность здоровьем и жизнью, поэтому вместо того, чтобы бороться за "место под солнцем", люди должны объединиться в борьбе против главного врага - смерти и попытаться достичь бессмертия. Из равнодушного отношения к смерти выводятся все недостатки культуры, промышленности, науки, поэтому Федоров вообще не воспринимает то общество, которое не занято вопросом смерти и бессмертия. Противодействие злу предполагает превращение мира в гармоничный, целесообразный, разумный, то есть регулируемый, управляемый, прогнозируемый мир.

По Федорову человечество совершило ряд "измен" Богу: сначала человек изменил отцу небесному ради исполнения воли "жены" (первородный грех); следующей изменой является оставление земледелия, села (то есть праха своих предков), уход от рода и племени ради жизни в городе, предпочтение "юридико-экономического" общества семье и родственной общине. За эти измены человечество расплачивается "неродственными отношениями", войнами, утратой смысла жизни, смертью. "Неродственные отношения", "неродственность" - это юридико-экономические отношения, сословность, международная рознь; следствия неродственности - гражданственность, государственность вместо "отечественности". Цивилизация, государственность - это уклонение от исполнения долга по возвращению даром полученной от отцов жизни. Федоров уверен, что при "братственном" состоянии сами собой исчезнут рознь, борьба, войны. Стремление сохранить синкретический идеал традиционного патриархального быта России приводит его к идеализации самодержавия, воспеванию соборного идеала "всесословной общины", уклада традиционного общества: "всесословная земледельческая община, в коей интеллигентный класс исполняет и должность наставников, с мануфактурным промыслом на зимнее время ослабит и, наконец, уничтожит конкуренцию, спекуляцию, социальные смуты, революцию и даже внешние войны, ибо для всей той силы, которая тратится во взаимных распрях, найдется широкое приложение" [29, т. 1, с. 254].

Центральное место в учении Федорова занимает идея "воскрешения отцов", патрофикация. Впервые он изложил идеи всеобщего воскрешения, которые молча вынашивал многие годы, в письме к Достоевскому. Начатое в 1878 году, оно дописывалось уже после смерти адресата (1881) и стало основным его сочинением. Проект имманентного воскрешения обращен непосредственно к христианам; неверующим он предлагается в виде проекта регуляции природы, которая прямо отождествляется с "общим делом", объединением людей для воскрешения отцов.

Не следует забывать, что если Федоров и употребляет такие небогословские понятия, как экономика, наука, искусство, история, труд, то они обозначают у него лишь временные, несовершенные средства воспитания человечества для основной цели "воскрешения отцов". Часть этих феноменов по мере совершенствования человечества и его включения в исполнение "общего дела" должна превратиться в средства осуществления патрофикации. Именно по этой причине в его работах понятия "наука", "искусство", "литургия" нужно понимать как синонимы патрофикации. Например, искусство, возникшее как "мнимое" воскрешение отцов, по мере осуществления основной идеи превратится в "действительное воскрешение отцов", то есть патрофикацию. Сами же по себе эти феномены не имеют ценности и даже мешают объединению ради главной цели, отвлекая от нее сиюминутными соблазнами, "мнимыми ценностями".

Современная Федорову наука и ее воплощение - университет совершенно его не устраивают: "наука есть сын или дочь барства (меценатства) и торговли… наука рождена на досуге и производит роскошь" [29, т. 1, с. 129]. Когда знание применяется к промышленности, наука трудится для полового подбора, для женщины. Когда наука трудится над применениями к делу военному, она является половиною мужскою. Если же наука беспола, то в ней нет и чувства к отцам, она безжизненна. Во всех этих трех значениях знание, исходящее от нас, не имеет подобия Духу Святому, исходящему от Отца, ибо в последнем смысле, т.е. как чистое, оно бездушно, мертво, не живородяще, а в первых двух находится под влиянием половым, под влиянием слепого инстинкта, ибо знание работает для женщины даже тогда, когда оно мужское. Только когда женщина просветится, т.е. когда не будет нуждаться в нарядах, только тогда наука не будет работать для полового подбора, очистится от половой окраски [29, т. 1, с. 100].

Для характеристики университета Федоров не жалеет отрицательных эпитетов: раб индустриализма, враг престола и алтаря, враг самодержавия, православия и народности, призывающий к суду отцов, пророков, Христа, Самого Бога, враг всякой власти, вооружающий сынов против отцов, учеников против учителей, студентов против профессоров, разрушающий братство, ставящий рознь выше общения, приводящий к монизму, к солипсизму, приводящий каждого к сознанию себя единственным и весь мир обращающий в представление [29, т. 1, с. 398]. Настоящая наука, по Федорову, должна быть объединена в астрономии либо в истории, которые откроют людям всю вселенную как поприще их деятельности.

Уничижительными эпитетами награждает Федоров и художественное творчество. Он не принимает современное искусство, которое, по его мнению, ограничивается творением мертвых подобий всего прошедшего и воспроизведением всего мироздания в кажущемся виде. "Искусство подобий" как "мертвое творение, идол" производит лишь "тени отцов", в то время как проект воскрешения требует перехода к искусству действительности. Искусство, каким оно должно быть, действительно воссоздает прошедшее, дела Бога и человека. Все искусства должны быть объединены в храме как изображении мироздания, и в службе, совершаемой в храме, то есть служить делу патрофикации.

Большие надежды Федоров возлагал на религию, науку и искусство, ибо они как "силы собирательные" участвуют в проекте воскрешения своими специфическими знаковыми средствами. Их принципиальный недостаток, однако, состоит, по его мнению, в том, что в своей традиционной форме они остаются в сфере иллюзорности, поэтому их необходимо преобразить и мобилизовать на активное действие. Литургия, или всечеловеческое служение, а также и храм должны объединить всю общину в единой мысли, в общем чувстве, в общем действии. Исключительную роль в федоровском проекте играет синтез искусств. Из того, что архитектура, скульптура, живопись, музыка и драма по мере своей специфической природы вносят вклад в восстановление жизни мертвых, следует необходимость соединения разных художеств для усиления эффекта. Если храм как подобие космоса имеет лишь символическое значение, то в храме-музее должны объединяться все искусства и науки. Религия (литургия), синтез искусств и наука как "собирательные силы" призваны к тому, чтобы на основе следов, сохраняемых в привилегированных локусах (кладбище, храм, музей), подготовить проект действительного воскрешения.

Федоров не считал себя создателем учения о патрофикации, поскольку оно, по его мнению, в первозданном виде сохранилось в евангельских текстах и церковных обрядах. На самом же деле следует особо отметить, что идея патрофикации совершенно чужда и непривычна как для философской, так и для богословской мысли. Федоровский проект воскрешения отцов абсолютно не соответствует ортодоксальному православию, которое стоит на позиции, что человек не может победить смерти, а подлинная цель бытия христианина не может быть достигнута в земной жизни. Более того, в традиционной христианской теологии нет самого термина "патрофикация". Согласно христианству воскрешение произойдет в день Страшного суда, чудесною волею Божией, как последний акт исторической драмы человечества. Ортодоксальное богословие придает учению о страшном суде и загробной жизни решающее значение: Страшный суд произойдет одновременно с концом мира, и ему будет непосредственно предшествовать воскрешение всех умерших и преображение всех живущих.

Такое воскрешение Федоров признает, но оно произойдет, полагает он, только в том случае, если человечество не осуществит предлагаемый им проект воскрешения отцов. По его убеждению, воскрешение всех умерших на земле должно производиться самим человечеством и может осуществиться только совместными усилиями человечества. Сыны и дочери, пользуясь знанием природы, направляемым безграничной любовью к умершим родителям, возвращают жизнь последним, а сами приобретают бессмертие. Таким образом, Федоров перекладывает все заботы, которые приписываются религией Богу, на человечество, миссию Бога взваливает на плечи человека, заменяет Страшный суд воскрешением мертвых средствами науки и техники. он считает, что если человечество направит свои усилия на спасение от греха и исполнение воли божией, то "дня гнева" не последует, поскольку Богу незачем будет судить безгрешных.

По сути дела Федоров расшифровывает христианскую тайну посмертной божьей благодати, механизирует чудо. Он убежден, что не может быть безысходного ада, как и готового рая, ибо все причастны к первородному греху пожирания и вытеснения, все нуждаются в очищении. Проход через истинное очищение и спасение произойдет в самом процессе созидания Рая, постепенного преобразования человеком себя из существа пожирающего, вытесняющего, смертного в самосозидающее, воскресающее, бессмертное. По воскресении все жертвы возвратятся к вечной жизни. Новый уровень сознания воскрешенных, в том числе и злодеев, раскроет перед ними всю бездну их грехов, предрешит необходимость покаяния и воссоединения в единое бытие. Патрофикация есть реальное бессмертие. Трансцендентальное же воскресение, верит философ, совершится только в том случае, если человечество не придет в "разум истины". И это будет действительно "воскресением гнева", когда произойдет окончательный раскол рода людского на спасенных и вечно проклятых.

Какие же аргументы приводит Федоров в обоснование своей позиции? Он опирается на богословское определение Бога как духа всеблагого, всеблагость которого не может допустить вечного наказания грешников. Смысл патрофикации как раз и заключается в том, чтобы избежать гнева божьего в день "Страшного суда" не только для данного поколения, но и поколений предыдущих - вплоть до Адама. Следовательно, федоровский проект воскрешения отцов есть способ разрешения противоречия христианской доктрины о наличии всеблагого Бога с положением о вечном наказании за грехи, совершенные в течение краткосрочной жизни на земле. Действия, предлагаемые Федоровым, должны спасти весь род человеческий от греха, чтобы дать возможность Богу проявиться и как всеблагому, и как всеправедному, поскольку всеправедность не может позволить Богу простить грешников, а всеблагость - не простить их.

"Гуманизм" - слово, которое Федоров не принимает (см., например, характеристику гуманизма как новоявленного язычества в 29, т. 1, с. 98), да и наука интересует его лишь как возможное средство осуществления проекта, хотя по форме эти идеи действительно напоминают "гуманистический активизм", на что совершенно справедливо указывает Г. Флоровский [32, с. 327, 330]. На то, что учение Федорова строится в русле просвещенческого гуманизма, обращает внимание и С. Булгаков: "В сущности, это учение является последним словом новоевропейского гуманизма (хотя сам Федоров последнего и чуждался). Под его грандиозностью робкими и нерешительными кажутся утопии Мечникова, Фурье, Маркса и др." [6, с. 314].

И тем не менее, есть важнейшее и принципиальнейшее отличие идей Федорова от идей гуманистов Просвещения. Дело в том, что Федоров далек как от идеи социального прогресса, так и от идеи личности - его интересует лишь общее дело. Более того, Федоров не принимает и христианскую идею личного спасения души, считая ее глубоко безнравственной. Он полагает, что "должно… жить не для себя и не для других, а со всеми и для всех" [29, т. 1, с. 126]. Это утверждение не является подлинно гуманистическим; кажущийся гуманизм и светский характер этого утверждения исчезают при ближайшем рассмотрении, ибо "со всеми" - значит, по Федорову, объединение во имя осуществления "общего дела", а "для всех" - для воскрешения предков. У Федорова мы не найдем никакого учения о человеческой личности, ибо ее порождает все тот же ненавистный ему прогресс. Цитируя Н.И. Кареева, он замечает: ""Цель прогресса - развитая и развивающаяся личность, или наибольшая мера свободы, доступной человеку", т.е. не общение…, а разъединение есть цель прогресса, следовательно, наименьшая степень братства и есть выражение наибольшего прогресса" [29, т. 1, с. 52]. В связи с этим Г. Флоровский совершенно верно указывает на то, что "Федоров мало интересуется судьбой отдельной особи или организма о себе. В воскрешенном мире его интересует не столько полнота лиц, сколько полнота поколений, - осуществления или восстановления целости рода… Учение о человеческой личности у Федорова совсем не развито. Индивид остается и должен быть только органом рода. Поэтому и среди чувств человеческих выше всего Федоров ценит привязанности и связи кровные, и "родственныя"…" (32, с. 325).

Федоров твердо уверен в том, что его учение строится на основе христианской религии: об этом свидетельствует как одна из его главных целей - воскрешение из мертвых, так и средства его осуществления - общество должно заняться религиозным обучением и религиозно-практической деятельностью. Предусматриваются многочисленные воспитательные меры: возвращение сынов к могилам отцов (обратное возвращение от города к селу), строительство многочисленных храмов, обучение священной истории и естественным наукам в храмах-музеях, снабженных астрономическими вышками, обращение всего рода человеческого при всеобщей воинской повинности в естествоиспытательную силу, прекращение классовой борьбы, примирение верующих с неверующими в одном "общем деле". Все эти мероприятия должны осуществляться под руководством царя и православной церкви.

Русское государство, пишет Федоров, на протяжении столетий собирало земли и народы, защищало их от распада. Собирание это было необходимо во имя предков и ради предков, соединения всех живущих для воскрешения всех умерших. И в реализации федоровского проекта важное место отводится царю: самодержец возглавляет "всеобщее дело" как патриархальный глава государства, исповедующего родственно-нравственный принцип устроения; царь будет самодержцем, властителем, управителем слепой силы материи, повелителем внешнего, материального мира и освободителем от юридического и экономического закона. Русский самодержец - управитель и регулятор всей периоды, душеприказчик всех умерших предков, воспитывающий человечество для совершеннолетия. Самодержец - заместитель всех отцов, представитель всего рода, он поставлен отцами, которых должно воскресить, и потому не может быть устранен сынами. Н. Бердяев считает, что "в основе теории самодержавия у Федорова лежит религиозный материализм, материализация и натурализация Св. Троицы, материализация и натурализация человеческого духа. Фантастика самодержавия, распространенная на небесные пространства и на воскрешение мертвых, не заключает в себе ничего реального, не имеет никакой связи с историей и с конкретной жизнью. <…> У Федорова самодержавие есть просто грандиозная утопия, [совершенно иллюзионистическая]" [2, с. 268].

Регуляция природы в федоровском проекте связана не с городом, а с селом, не с промышленностью, а с землей. Для осуществления "патрофикации" человечество должно соответствующим образом подготовиться. Подготовка должна начаться в России, поскольку эта страна сельскохозяйственная, самодержавная, православная, крестьянская. Федоров исповедует сельскую, крестьянскую религию, он всерьез полагает, что "как кочевники по природе - магометане, так горожане по природе - язычники, и только земледельцы - природные христиане" [29, т. 1, с. 175]. Отсюда следует, что Россия христианская страна, потому что она крестьянская страна. Таким образом, Федоров прикрепляет христианство к земледелию и земледельческому быту, а христианина отождествляет с крестьянином.

Важное преимущество России Федоров видит в ее социальной отсталости, в неразвитости личного начала, в вымирающих и разлагающихся остатках русского быта, связанных с русским язычеством, с земельной общиной, патриархальной властью и т.п. Сельский благородный, "земляной труд", рождающий "хлеб насущный", и кустарное ручное домашнее производство, не отчуждающее от земли, от села, не уводящее от рода, в частности от могил предков, - все это Федоров противопоставляет капиталистическому производству. Целью крестьянского и ремесленного труда, по его мнению, является поддержание жизни, спасение от смерти; целью же капиталистического производства - роскошь, комфорт, прихоть, богатство. Ученые "в угоду женской прихоти, создав и поддерживая мануфактурную промышленность, этот корень неродственности, изобретают все новые и новые средства для выражения ее, т.е. изобретают орудия истребления для защиты порожденной женской прихотью мануфактуры" [29, т. 1, с. 40].

Прежде всего в сельские общины должны вернуться оставившие ее "блудные сыны". Помещики и крестьяне будут заниматься земледелием; помещики будут регулировать земледелие, управлять атмосферными явлениями и т.п. Они же привлекают к сознательному участию в земледелии к

Источник: http://liga-ivanovo.narod.ru/volkov.htm